Новости, Новости с фото 28/05/2024 1 309

Елена Благинина и Красноуфимск. История любви в городе К.

27 мая родилась Елена Благинина. Еле́на Алекса́ндровна Благи́нина (27 мая 1903, Яковлево, Орловский уезд, Орловская губерния — 24 апреля 1989, Москва, СССР) — русская советская поэтесса и переводчица, мемуарист, член Союза писателей СССР.

Ее стихи знакомы нам с детства, но о трудной жизни поэтессы читатели ничего не слышали. А судьба отняла у нее ребенка, мужа, брата…

Осенью 1941 года Елена Благинина оказалась в эвакуации в маленьком уральском городе Красноуфимск. Устроилась разъездным репортером в газету «Ленинский путь».

Вокруг были холод, голод, одиночество. Лишь один человек в редакции проявил к ней участие. Его звали Климентий Федорович Борисов. Они подружились.

Кстати, Елена Благинина – красивая, яркая женщина – умела дружить с мужчинами, не опускаясь до флирта. И с какими мужчинами! Ее друзьями были Борис Пастернак, Андрей Платонов, Лев Кассиль, Генрих Эйхлер, Михаил Матусовский, Лев Квитко, Николай Литвинов…

В начале 1942 года Климентия Борисова призвали. Елена Благинина писала ему на фронт и молилась, чтобы он вернулся. И он вернулся. После войны стал литератором. Бережно хранил письма Благининой.

В недавно вышедший двухтомник дневников и писем поэтессы эти письма, увы, не вошли. Первая и единственная их публикация состоялась в 1994 году в журнале «Урал» благодаря литературному редактору Валентине Артюшиной.

ПИСЬМА НА ФРОНТ

Елена Благинина – Климу Борисову.

3 мая 1942
Родной мой, как рада была я получить наконец от Вас звук… Сегодня долго ходила по бережку, глядела на красную огромную луну и думала, как было бы хорошо, если бы рядом были Вы. Вы были бы мне рады. Вы мне обязательно сказали что-нибудь хорошее, и мне было бы не столь уж грустно.

Лена.

23 мая 1942
Я так привыкла, что и не жду хорошего и не думаю о нем. Правда, за время нашей с Вами разлуки я успела здорово сдать. Но и это меня мало трогает – я не боюсь даже окончательного увядания – самого страшного периода в жизни женщины. Я никогда не страдала от внешней некрасивости. Это мне никогда не мешало. А теперь тем более – жизнь ведь не сахар, что и говорить.

Жду поскорее от Вас вестей. Я очень люблю Вас, Клим, милый, и часто думаю о том, что Вы – мое хорошее приобретение. Дай Вам Бог всего самого благодатного за участие в моей скромной судьбе. Я думаю, что Вы сильно помогли мне в изгнании. Помогли первым. И …последним. Тем дороже.

Обнимаю Вас.

Лена.

21 февраля 1943

У меня тихо, почти никто не ходит – я все одна да одна. Вчера пошла (вытащили насильно) в гости, после трех рюмок захмелела, стыдилась своих лиловых рук, лица – такого увядшего, плохой одежды. Шла домой, жалела, что была в гостях. Вела себя, наверное, глупо – от стеснения душевного, развязно. Был Андрей Платонов. Он совсем напился. Шли долго вместе. Я его проводила до дому. Он очень убивался о сыне – умер от туберкулеза. Я плакала, конечно, о чужом этом ребенке, оставшись одна под фонарями.

Обнимаю Вас, родной мой. Часто я вижу нашу первую встречу, и нашу дружбу… Пишите мне, не покидайте меня.

28 февраля 1943

Пятый день гаснут и не курятся папиросы. Не Вы ли скучаете обо мне? Наверное, Вы, потому что Вы самый верный, самый близкий мне человек, коему уже безразлична моя «краса». Пережила суровую подвальную зиму. На свете – оттепель – лужи, облака, озера синего неба, капель и «ветер нежный и протяжный повеял с южной стороны». И еще на свете война.

15 октября 1943

Жизнь моя проходит у корыта, у ведра, из которого моют полы, в толчее и угаре распредела, где отовариваются карточки… Но авось пройдет как-нибудь и это. Жаль только, что невозвратно одно: здоровье. Оно все-таки держится, но сил нету. Так и лежала бы целыми днями… Когда пойдут холодные дожди, станет особенно грустно, потому что буду думать о Вас, обо всех вас, о ваших окопах, о тяжких шинелях, о мокрых ночевках, обо всем неприкрытом таком. Вы, я знаю, привыкли, да все-таки жалко мне очень всех вас…

Помните, как Вы дали мне керосинку и оставляли табачку и добрыми глазами жалостливо глядели на меня, и пожалеть боялись. Правильно, что боялись!

Ну живите, живите, как можно упорнее. Обнимаю Вас крепко.

Ваша Лена.

24 декабря 1944

Я живу в тупой сосредоточенности на каких-то животных вещах: пропитаться, согреться, смыть грязь. Никак нельзя ни для чего открывать душевность – тогда поднимается скорбь. Господи, если б вы видели меня сейчас! Но странно, я не стесняюсь себя, своего увядания, морщин, седины. А тем более перед Вами. Я так уверена, что Вам это неважно. А до чего безразлично мне! Я была такая женщина, до кончиков ногтей! А теперь спокойно и грустно распрощалась с остатками молодости.

Вместо послесловия

Последнее письмо.

25 марта 1946

Мне теперь думается, что тогда в Красноуфимске – бездомная и нищая, была счастливей, чем теперь в своем теплом и более или менее благоустроенном дому. У меня был муж, которого я любила, был отец и чудесные братья. Один из них заменял мне сына…

А теперь? Я не стану объяснять Вам, что теперь… С недоумением и отвращением слежу за тем, что творится в мире. Мне, как всякому человеку, видевшему столько красоты, непонятна и омерзительна мысль человеческая, направленная на уничтожение этой красы.

И когда всё так сошлось, то…

Не сердитесь, если долго не буду писать.

Лена.

Избранное из военной тетради

Была и буду
Ты, война, меня не повалишь,
Я – из ванек-встанек!
Ты мне хлеб сухой жевать велишь,
А я его – как пряник.
Т
ы мне – воду в ледяном ковше,
С крутого овражку,
А вода всегда мне по душе,
Я её – как бражку.

Ты морозы обещала мне,
Сулила бураны,
А зачем рисуешь на окне
Пальмы да бананы?

Ты мне домовиной всё грозишь
Да тяжелой глиной,
А меня ничем не разразишь –
Ни бомбой, ни миной!

Потому что жизнь нельзя убить,
Ну никак, хоть тресни!
…Как была я, так и буду быть –
В хлебе,
в воде,
в песне!

А война могла бы и не быть!
А жена могла бы и не выть!
А невеста жениха не ждать!
А младенец сиротой не стать!

Божья Матерь на крик не кричать!
Ангел смерти Азраил – не молчать,
В огненные трубы не трубить!
А война могла бы и не быть!..

Requiem

За окнами сосны шумят вековые.
Там снег по колено,
Там очень темно…
Умершие
Входят в мой дом
Как живые,
Садятся за стол,
Наливают вино.

Все в сборе как будто…
Ну, что же, я рада –
Родные мои у себя
За столом:
Вот этот не выстоял
У Сталинграда,
А этот – под Псковом,
А тот – под Орлом.

А этот – с английскою трубкой
В кармане.
Достань же ее
Да набей табаком!
Он с мужеством кротким
Погиб в Магадане –
В бараке холодном,
Под грубым мешком…

А этот! Мальчишка
Со школьной скамейки.
Как взяли такого?
Нет! Ты погляди:
Артерия бьётся
На худенькой шейке,
И сердце, как перепел,
В слабой груди.

Куда ты годишься,
Бездомная птаха?
Что доблесть твоя
Перед этой войной?
Ты в первом бою
Задохнулся от страха.
А умер уж после…
Видать, от взрывной.

А этот – разведчик,
Поэт, заводила,
Прошедший сквозь грязь,
Сквозь кровавую тьму.
Погибель за ним
Неустанно ходила,
А путы расставила
Дома ему.

Его доконали
Растленные хамы,
Хапуги и твари.
Их много, их – рать!
Итогом огромной
Общественной драмы
Осталась стихов
Небольшая тетрадь.

Да что ж это!
Нет никого и в помине!
За окнами – ветер,
Там очень темно.
Под светом неярким
Играет в графине
Тяжелое, терпкое
Жизни вино.

Вместо послесловия

Моим племянникам

Запишите мой голос на плёнку!
Вдруг в две тысячи третьем году
Вы услышите тётку Алёнку,
Та, что будет в раю иль в аду.

Или в той беспредельности мрачной,
Что зовётся небытиём
Иль в травинке – простой и невзрачной
Над иссохшим от зноя ручьём.

Запишите мой голос… Быть может,
В тех далёких неведомых днях
Вашу память он робко встревожит
И напомнит о милых тенях…